Моя депрессия ярче, чем их эйфория. © Побороть бессонницу суицидом. ©
Я это вычитал, насколько смог) Так что теперь можно сказать, что оно закончено. Уииии! 
Автор: Woolfi
Фандом:Romeo et Juliette. Led enfants due Verone (2010)
Размер: мини, 4889 слов
Персонажи: Тибальт/Меркуцио
Саммари: Ревность и её результаты.
Примечание: написано в подарок flerzel
Предупреждение: Канон? Какой канон?
читать дальшеКопна волос медовых, стать, улыбка. Да, хороша та, что с Тибальтом рядом. Так хороша, что хочется убить. Убить! Не видеть сладостных объятий, не слышать то, что пёс ей говорит. Как говорит… Так не о всяких девках Тибальт слагает! Ревность рвется в бой. Она сжигает, душит и поэт, не удержавшись, подлетает ближе.
— Кого я вижу! Капулетти! Ха! Нашел себе очередную клушу… — Меркуцио чуть фыркает, — Неужто… Вот эта то, о ком мечтает ныне наш дуэлянт? Да… Истрепались Капулетти, вижу! Иль получив прямой отказ кузины ты, мой Тибальт, решил понизить планку? Страдать устал? Похвально… Но, скажи… Не слишком низко ли?..
Слова сочатся ядом, им поэт пропитан, с прищуром злым на девку смотрит он. Ведь хороша, чертовка! Гибкий стан… Не будь она помехой, он бы сам…Смех рвётся с губ, Меркуцио кривится, переводя на Капулетти взгляд. Тот так… Спокоен. Чертов истукан! Задеть сильнее, уколоть до крови, увидеть ярость, ощутить, что в цель попал удар. Нельзя иначе. Остается? Бить! Паяц приучен к шуткам, и эти шутки часто злы бывают. Таков уж карт расклад. Не изменить! Он мог бы жало заменить касаньем, он был бы мягок, был бы нежен с тем, кого приходится считать своим врагом. Увы-увы… Проклятая Верона!
Поэт вздыхает, ждет, шипит змеей, жест сделав резкий, усмехается:
— Так-так… На пользу псу пошла хозяйка, вижу… Так затянула поводок, что пес не смеет боле тявкнуть без неё! Хм… Быть может к этому мне должно дать команду? Или клыки иступлены и пес теперь домашний? Радуйтесь, Монтекки! Повержен враг… — Меркуцио смеется, отходит к братьям, смотрит исподлобья на Капулетти, — Он теперь под юбкой! Он не опасен. Прирученный хищник… Не интересен… Не защитник он, зато сумеет быть её потехой! Пусть не Джульетта девка, но….
Досада душит, ревность жжет в груди, и сердце превращает в черный пепел, опустошает. Кажется, вот-вот, увидят все что чувствует паяц. Но… Слепы! Слепы все кругом. Глупцы! И кто из них сумеет разгадать за смехом боль иль за улыбкой злобу?
— Тибальт, ату! — Меркуцио вновь дернувшись к врагу, раскинув руки, прогибается в спине, откидывает голову назад, так что взмывают кудри вверх, — Ату!
Боль от удара заставляет вздрогнуть. Пусть так. Пусть будет боль, она желанней. Племянник принца рад уже тому, что враг его заметил!
— Мой Тибальт… Тибальт… — поэт привычно тянет, следит за взглядом, изгибается в спине, он жмется ближе, чтобы ощутить врага. Пусть будет боль! Коль прочее запретно. Другое лишь для той, что рядом вьется? Дурная девка… Разве та достойна? Достойнее, чем он?! Едва ли так…
— Ты говоришь, что мой язык остер? — Меркуцио в улыбке тянет губы, сжимает пальцы ощущая пульс, биенье крови. Так приятно знать, что жизнь врага почти в твоей ладони. Вот кажется, сожми сильней — и враз исчезнет всё! Он жизнь свою вверяет Тибальту также, ощущая как на горле пальцы оставляют след. Не это ли доверие? Любовь? Паяц смеется вновь. Любви в Вероне нет. Он это знает. Он усвоил точно… Но как такое сердцу доказать?
— Проверить хочешь так ли это, враг? — он шепчет тихо, улыбается легко, и сердце пропускает свой удар, на миг затихнув.
Всё завершилось как бывало раньше. Тибальт опять не замечал тех слов, что были сказаны с попыткой не ударить, но лишь привлечь внимание к себе, добиться интереса, может быть. Другого интереса. Не как враг. Поэт с усмешкой льет вино в бокалы и первым пьет. До дна.
— Ты видел эту шлюху с Капулетти? — он фыркает, презрительно кривится, и смотрит пристально в лицо Валенцио, — Она… Красива?..
Щурится легко:
— Скажи мне, ну? Считаешь, хороша? Мечтаешь также как и вшивый пес, чтобы она пустила тебя к юбке?
Меркуцио смеется, снова пьет, а после тянет с плеч своих камзол, ведет рукой по теплому бедру того, кто рядом. Пусть он не Тибальт, но он горяч и он сегодня здесь…
— Валенцио, ответь… Не смей молчать! Или поверю я, что ты бы враз сменил меня на эту Капулетти! Будь это так… — в глазах зажегся огонек недобрый, поэт чуть наклоняется вперед, касается умело, шепчет жарко, — Коль это так — меня ты не получишь… И будет мой балкон закрыт тебе, как и моя кровать. Не прикоснешься, впрочем…
Идея, что в его мелькает мыслях так горяча, губительна, опасна… Но, что с того? Сулит такое разве что потеху! Кто сможет победить Тибальта в драке? И кто решится, разве что глупец? Или безумец… Знают все в Вероне, что Капулетти первый дуэлянт! То знают все, но от того идея еще желанней кажется сейчас.
— Меня ты хочешь?.. — поэт чуть вздергивает бровь и повторяет глуше, — Жаждешь обладать? Желал бы знать, что я твой не на миг? Тогда… Изволь мне доказать поступком, что дела Скалла ты достоин… Знай, если сумеешь оказаться первым… Тебя награда будет ожидать.
— Я буду первым, — слышится в ответ. То вызывает теплую улыбку. Меркуцио приятно, что его так любят, что готовы на убийство. На всё пойдут, чтобы привлечь вниманье… Но понимает ли Валенцио, глупец, что жизнь свою положит в этой шутке? Вина терзает делла Скала лишь мгновенье.
— Хм… Если так, то я тебе задаток готов вручить… Чтобы твоя решимость сильнее стала, мой бесстрашный. Милый… — поэт с улыбкой ластится, старается не думать что на днях Верона будет обсуждать дуэль. И та дуэль, возможно, станет мигом, в который жизнь покинет это тело, которое сейчас его всецело. Валенцио горяч… Порою слишком, раз так бездумно выбирает бой с противником стократ его сильнее.
— Ведь должно наградить твой пыл, скажи? — Меркуцио мурлычет, будто кот, срывая с полюбовника одежду, — И, мне поверь, ты не останешься обижен!
Жаль, не удастся схватку наблюдать. Должно быть, Капулетти будет зол! Разить он будет, не предаст клинок… Рука тверда, и цепок взгляд прямой… Поэт вздыхает рвано, прикрывает глаза свои, чтобы понять, пред ним, увы, опять не тот, кого он жаждет. Не тот, кем грезит и о ком готов слагать стихи, коль то бы оценили…
— Пойдем в кровать, — бросает он небрежно, лишь на секунду испытав соблазн послать всё к черту и пойти на площадь. Или залезть к Тибальту прямо в спальню и там сказать в глаза всё, что кипит в груди, да заставляет ждать хотя бы взгляда.
Валенцио не скуп на комплименты, он произносит их так часто и легко, что то давно уже вошло в привычку. Поэт смеется, падая в кровать, раскинув руки подставляется под ласки, что горячи как пламя у костра. Им хорошо. В пылу постельной битвы он забывает даже о Тибальте, лишь после, чуть придя в себя, пытаясь угадать, как было б с ним. Была б не битва, верно… Он бы сдался! Приятно быть сраженным иногда, когда твой победитель из достойных! Меркуцио, с улыбкой потянувшись, на ласки отвечает с прежним жаром, стараясь не назвать чужое имя, что вертится сейчас на языке. Валенцио влюблен, и он дурак, из тех, что всё готовы превозмочь, но вот подобное стерпеть тот вряд ли в силах. Мужская гордость будет тем задета, что в койке шут мечтает о другом. Иные темы им сейчас приятней.
— Ты так красив, ты так силен, так ловок! Любой в Вероне был бы рад, коль ты не обошел б его своим вниманьем… — поэт вздыхает, прервав свой монолог, чтоб губ чужих коснуться яростно и жадно, — И я польщен, что выбран был тобою. То верный выбор, как ни посмотри!
Он, рассмеявшись, вниз ведет рукой, касается любовника и стонет, когда тот отвечает ему тем же. Пусть не Тибальт он, но он здесь и с ним, тогда как Капулетти никогда не будет рядом… Это злит бескрайне. Увы, нельзя заставить сердце вдруг взять разлюбить, коль выбрало оно себе предмет для обожания не тот.
— И в раз другой мне не забудь цветы! Ведь ты же знаешь, я цветы люблю… — он провожает полюбовника под утро, целуя страстно и не ведая, что тот в последний раз был рядом с ним. Иначе… А впрочем, ничего б не изменилось. Меркуцио не тот, кто дорожит всем окруженьем, есть в том, правда, исключенья. Вот, скажем, братья… Или…
— Жив Тибальт? — он спрашивает, резко оборвав рассказ Бенволио о происшествии недавнем, что по Вероне прокатилось словно буря, всех взбудоражив и развеяв сон. Бокал из пальцев, что предательски дрожат, со звоном падает, разбившись на осколки. Поэту кажется, что вместо хрусталя то сердце вдребезги. Бенволио молчит. Молчит так долго, что племянник принца стонет и повторяет громче свой вопрос, дойдя до брата, взяв его за плечи:
— Скажи мне что с ним? Где он? Отвечай!
Боль жжет в груди, когда он узнает, что Капулетти был серьёзно ранен. Он отомстил за подлый тот удар, что нанесен был в спину, мертв обидчик. Валенцио убит. То заставляет почувствовать вину. Но боль сильней от осознания, что мог быть мертв Тибальт.
— Ты видел это? Передай, как было! — племянник принца фыркает, кривится, зовет слугу, велит подать камзол. Движение отрывисты и резки, поджаты губы, выдавая страх. Страх не успеть. Что если Капулетти дождаться не сумеет этой встречи? Что если мертв уже любимый враг? Об этом тошно думать… Между тем, Бенволио заводит свой рассказ.
То было утром, ранним и спокойным. Ничто не предвещало… Город жил своей обычной жизнью, просыпался, размеренно и ленно. Всё случилось неподалеку от густого сада, что окружал шикарный особняк, принадлежащий роду Капулетти. Бенволио там был совсем случайно, спеша покинуть спальню той девицы, что приютила его на ночь забыв вражду, отставив до утра. О, ночь была прекрасна! Капулетти отнюдь не глыбы льда… И тают славно, коли сумеешь подобраться. Так настырны!..
А что Валенцио? Он собран был и тих. Никто не ждал того, что сделал он. Удар был подлым, со спины. И странно, что смерть не нес тот. Повезло Тибальту… Видать в счастливый час родился Капулетти! Коль он сумел не только жив остаться, но и ответить на удар врагу, кляня проклятый род Монтекки через боль. Кровь обагрила улицы Вероны… И распалила давнюю вражду.
Меркуцио кривится, больно знать, что ты виной случившемуся горю! Один погиб, второй… Почти что мертв.
— Мой брат… — он прочищает горло, заставляя себя оскалиться в подобии улыбки, — Бенволио… Бенволио, мне должно в дом Капулетти уходить сейчас. Я… Нужно мне увидеть Капулетти.
Проводит пальцами по спутанным кудрям, сжимает их и дергает в надежде, что эта боль поможет, отрезвит, затмит тот ужас что царит в груди:
— Не спрашивай! Идти мне должно, брат. Я буду рад, коль проводить сумеешь.
Его встречают в доме как то должно. Племянник принца всем желанный гость и отказать в визите было б странно. Меркуцио приветствует хозяев, без промедленья перейдя к тому, что занимает мысли:
— Как Тибальт? — ему не важно, как слова воспримут. Пусть ухмыляются, пусть шепчут за спиной…
— Его хочу увидеть, — он взгляд отводит от лица хозяйки, — Скажите слугам, чтобы провели. И… Если нужно что-то…
Меркуцио сжимает губы, мнется, но твердо продолжает:
— Я велю к вам отослать того кто в доме дяди следит за здравием. Он в лекарской науке один из лучших.
Что еще сказать? Сумбурна их беседа, коротка, он скоро замирает у двери в той комнате, где бледен и безмолвен лежит Тибальт. А рядом с ним девица. Сидит у изголовья, как жена! Не будь её… Всё было бы не так! Не было б ревности, желания задеть, Валенцио бы оставался жив… Меркуцио шипит, недобро смотрит, сквозь зубы цедит чтобы та ушла, его оставив одного с врагом. Коль не уйдет дуреха, он готов вцепиться в локоны и силой убедить её убраться! Дверь закрывается со скрипом, их отрезав от остального мира.
— Мой враг… — племянник принца шепчет на коленях, уткнувшись лбом в недвижную ладонь. Тибальт сейчас так слаб и беззащитен. Так больно понимать, что это ты нанес удар, пусть не своей рукой! И глупо говорить, что не желал… Желал! Мечтал ударить, зацепить, задеть! Но… Теперь… Теперь то кажется безумием мальчишки. Он не хотел того, что видит здесь.
— Прости меня. Валенцио… Он был… Он послан мной! Но я того не знал, что он сумеет… Как ты пропустил? Как не заметил подлый тот удар? Великий дуэлянт… Ха! Чушь и только! — злость душит горло, царапает внутри, поэт взвивается, на ноги становясь, шагает до окна, — Ты — идиот! Им был всегда, Тибальт, и сдохнешь им! Не умирай…
Срываясь, голос тихнет, Меркуцио касается стекла, в него вжимается разгоряченным лбом:
— Прошу тебя, мой враг, не умирай. Не оставляй меня, я без тебя… Всё слишком глупо… Хватит! Маскарад… Мне надоело! Должен был давно я объясниться… Это тяжело, а, впрочем, слушай… Я люблю тебя.
Поэт смеется, ощущая боль. Слова здесь не изменят ничего. Увы, словами не залечишь раны! Они бессильны, как бессилен он. Смех затихает, глядя за окно, Меркуцио с глаз вытирает слезы. Он виноват. Коль было бы возможно вину загладить, изменить сюжет нелепой драмы, разыгравшейся в Вероне! Он всё б исправил, будь на это шанс! Увы реальность такова, что тот даётся раз, и свой он упустил. Какой в речах пустых сегодня толк?
— Так глупо… — он глядит из-за плеча и усмехается, привычно, чуть лукаво, — Не веришь мне? Дурман — любить врага? Ты прав, Тибальт! Любить врага так странно…
Сказать о многом хочется сейчас, но лекарь прерывает монолог, из-за двери напомнив о себе. Меркуцио кривится, подчиняясь, у койки задержавшись лишь на миг. Касается неловко губ сухих и шепчет сбивчиво:
— Прошу, дождись меня. Не смей покинуть чертову Верону! Ты сильный пёс, подумаешь, кинжал… Приду к полудню завтрашнего дня, и, будь так добр, притворись, что ждал.
Он, не заметив слабую усмешку, уходит прочь.
Приходит новый день, за ним другой. Меркуцио так хмур и неулыбчив, что в этой тени сложно угадать знакомого шута для всей Вероны. Улыбка слишком схожая с оскалом так неестественна, что все отводят взгляд. А, может, взгляд отводят от того, что он приходит к Капулетти в дом и снова остается там шептать с любимым и израненным врагом? Пойди пойми любителей развлечься! Небось уже и слухи расползлись… Он бы послушал их, чтобы отвлечься, но… Может, позже. Пусть болтают всласть! Сказать в лицо щенки посмеют вряд ли, а если так — то что ему с того? Шакалы тявкают, но должно ль покоряться? Он выше этого уже давным-давно… Никто не в силах подчинить поэта! Вот только разве…
— Я пришел, Тибальт… — поэт проходит неуверенно к кровати, садится рядом и задумчиво молчит. Он плохо спал, но выглядит свежее, чем Капулетти. Это тяготит.
— Ты выглядишь… — ложь просится на волю, но он с усмешкой говорит как есть, — На удивленье скверно. Коль мог бы я… Я бы забрал всю боль. Не думай, что бравирую, отнюдь! Ну, перед кем мне здесь кривить душой? Жаль, ты не слышишь… Впрочем… Это благо!
Он ухмыляется, поглаживая лоб, спускаясь пальцами по скуле к подбородку:
— Если бы узнал, какую чушь несу, назвал бы верно ты меня глупцом! Иль брехуном, коль было бы то ближе! Наверное, не я один веду такие речи у твоей кровати? Твоя Летиция… Она… — поэт кривится, — Она прекрасна. И я, как видишь, это признаю. Хоть мне и больно видеть вас вдвоем, но я клянусь, не смею навредить! Пусть будешь с ней, коль это выбор твой. Пускай! Останься только жить. А мне спасеньем станется вражда. Её, прости, я не смогу отринуть! Раз только ею…
Заметив, что Тибальт открыл глаза, он осекается.
— Ты?.. — хочется спросить, что слышал враг. Паяц кусает губы, подобравшись, но вслух бормочет он совсем не то:
— Позвать мне лекаря или подать воды? Открыть окно? Что сделать мне, скажи!.. Не прогоняй… Останусь всё равно. Не трать на это силы, береги, тебе, мой враг они сейчас нужнее отнюдь не для привычных наших ссор…
— Не тратить силы… Заберет он боль… Смотрите как распелся соловей, не ты ли, шут, Валенцио послал, чтобы меня убить? Признаться, я сперва решил, что ты, паяц, пришел сюда мне мстить за его смерть, а тут, — Тибальт с усмешкой разведя руками, кривится, — Такие речи… Как тут умереть? Откажешь ты мне, верно, даже в том, чтоб сдохнуть тихо.
Смысл этих слов доходит медленно, поэт, сглотнув, встает и щурится с усмешкой. Он понимает, Капулетти знал… Он слышал всё? И что же это? Шутка? Желание простое уколоть? Неужто научился истукан колоть не шпагой? Должно возгордиться! Кто как не он учителем в том был…
— Ты… — паяц зло смотрит и шипит, — Я думал, что… А он! И слуг подговорил, чтоб подпевали? Как низко это! Верил я что подлость Тибальту не знакома, сей порок, я думал, обошел его, но вижу… Продумал всё? А что ж открылся мне? Неужто не хотел еще узнать, что скажет шут? Мне здесь кривляться должно? Иль, может, ждал ты слез? А эта девка? Летиция твоя про шутку знает? Учти, оставлю стерву без волос… Без локонов ужель она мила?
Тибальт как раньше смотрит на него, скрывая злость, смиряя свой порыв мальчишке вздорному на место указать. Сейчас на то, увы не хватит сил. Он лишь кивает:
— И даже без волос она мила… Они в постели не всегда нужны… — Тибальт смеется скупо, после стонет, от смеха рана вновь саднит сильней, — Летиция так в койке хороша, что ей такой изъян могу простить.
Так хороша… Меркуцио, с лица откинув кудри, подходит ближе. Так велик соблазн на шее Капулетти пальцы сжать! Да посильнее…
— Рад за вас, мой враг… — он улыбается и гладит по щеке, так, словно Капулетти смирный пес, успев, однако, руку в миг убрать, когда Тибальт кривится. Псы кусают. А этот вовсе бешеный… Кто знает… Что на уме? Итак. Она мила? Взаправду? Эта девка?! То не издевка, не пустое увлеченье? Поэт сжимает зубы, смотрит прямо, не зная, что сказать, чтоб зацепить. Слова пустыми кажутся тому, кому в надежде снова отказали. Он словно птица, загнанная в сети — что толку биться?
— Мне жаль Валенцио, — он рвано выдыхает, чуть хмурится и по груди чужой ведет ладонью вниз, очерчивая бинт, что стягивает Капулетти торс, — И жаль, что не его я полюбил! Ты как голем, и я устал пытаться. Уеду в Рим, Верона мне постыла! Постыл и ты, будь счастлив с ней, Тибальт. Плоди детей, злись на Ромео, пей. Стань чурбаном, обрюзгшим и тупым… Чтоб я увериться смог в правоте своей о том, что враг тебе необходим. Что без меня, мой пёс, твоя Верона окажется лишь каменной тюрьмой, где вспоминать паяца будешь ты! Никто и никогда не станет ближе.
И поцелуй его пропитан болью. Он ожидал за поцелуй удара, но, верно, изумленье велико. Ведь потому Тибальт не бьет в ответ на жадное прикосновенье губ? Меркуцио, прикрыв глаза, вздыхает, смеется после, отойдя на шаг, раскланивается в шутовской манере, шипит сквозь зубы:
— Прощай, мой милый враг! — походкой быстрой он идёт к двери, стремясь забыть, не чувствовать, не верить. Как было бы чудесно враз оставить всё прошлое лишь преступив порог!
— Поди сюда, несчастный идиот! — Тибальт вздыхает, морщится слегка. — Сбежать надумал… Верно, было проще, любить меня, когда я умирал. Сиди себе и непрестанно ной о том, как жаль, что подослал убийцу…
Он фыркает, приподнимаясь.
— Ты считал, что я оставлю без вниманья эту подлость?
Племянник принца замирает на пороге. Злость остывает в нем неспешно, но он привык к ней. Славная подруга! Она и страсть… Извечный их дуэт преследует его с того момента, как он впервые подошел к Тибальту. С чего же ждать, что станется иначе?
— Я не хотел, чтоб ранил он тебя, — поэт кривится, замирая у двери, — Я думал будет превеселой эта шутка! Что он откажется, что струсит… Если нет, что ты успеешь отразить его удар! Не думал я, что он готов на подлость. Я был так зол, мне стоило предвидеть! Но ревность ослепляет, Капулетти. Тебе ль не знать то, как она порой сжимает горло, заставляя жаждать отнюдь не доброго?
Меркуцио вздыхает, себя заставив развернуться, ждет, пока удары сердца станут реже.
— К чему ты говоришь со мной, Тибальт? Не проще было дать мне испариться? Себя избавить от шута дурного, а с тем и всю Верону… — он, срываясь с места, оказывается рядом с Капулетти, садится на пол, смотрит исподлобья, — Мой Тибальт… К чему мне оставаться рядом с тем, кто мнит меня лишь падалью у ног? Шут бестолковый, ядовитый гад, паяц дурной — вот всё, что я тебе? К Ромео ты порой не так жесток как к бедному Меркуцио! Поверь… Дай ты надежду мне, что может быть иначе… Я был бы…
Он смеется тихо, заканчивая честно:
— Был бы тем же, что сейчас, но… Право, я бы был с тобою нежен! Меркуцио умеет быть иным, когда его не прогоняют с глаз! Дай шанс мне и я это докажу. Или убей, коль станет тебе легче. Ответь ударом за удар как раньше…
— Мне не подняться для удара, ну, сюда иди, довольно унижаться, — Тибальт фырчит и смотрит свысока.
Поэт покорно приближается, шипит, от оплеухи увернуться не успев. Обида, вспыхнув, угасает тут же. Как обижаться, если Капулетти его целует так к себе прижав, что кажется, нет воздуха меж ними? Привычно ухмыляется паяц, но не решается момент опошлить словом, касаясь жадно губ чужих в ответ, спеша насытиться и опасаясь верить, что всё не сон. А если это так — он не намерен просыпаться вовсе!
— Тибальт, Тибальт, — он тянет улыбаясь, почти привычен тембр, но в глазах не вызов — нежность. он готов сейчас как воск свечи расплавиться от жара, что дарит Капулетти. Пёс горяч… Ласкал бы всласть! Увы, вот незадача, бинты мешают… Можно ли касаться? Или добьет Тибальта эта ласка? Финал бы был весьма такой забавен, пусть и трагичен.
— Я люблю, мой враг… — поэт кусает губы Капулетти, не сдерживая стон, — И доказал б свою любовь сполна… Но… Ранен ты. И я боюсь вреда…
Вразрез с речами руки гладят жадно. Поэт как будто силится запомнить, желает изучить всего за миг. Так часто он в своих мечтах касался! Не верится теперь, что вот — Тибальт, и он ему сейчас принадлежит.
— Валенцио и сам того не зная меня сумел приблизить к цели той, что столько лет преследует во снах! Других лаская думать о тебе — невыносимо… Это словно яд, — Меркуцио касается плеча, его царапает, ведет по шее вверх. Так сложно быть неспешным, помнить грань. Он морщится, шипит:
— Ты мой Тибальт!
Вновь поцелуй, подобием клейма он остается следом на плече, как подтвержденье сказанным словам. Себя заставив отстраниться, шут смеется звонко, расправляет плечи. В постели Капулетти быть не вечно, и он сейчас согласен подождать. Недолго… Разве что неделю? Тянуться, верно, та неделя будет вечность.
— Считай, что поцелуи — мой зарок… Боюсь, что ты рассыплешься от страсти, которую скрываю я, мой враг! Условимся продолжить в феррагосто? — оправив брюки, смотрит с жаром он, воздушный посылает поцелуй, чтоб после испариться. Жаль, не властен он исцелять! Или себя смирить… Заставить тело не желать, остыть… Меркуцио с улыбкой на губах служанку щупает, заставив покраснеть, целует руку тетушке Тибальта, и даже дочь её встречает добрым словом. Он бы желал в Вероне объявить, что делла Скала счастлив. Но, увы, держать в себе придется это счастье. Тибальт, верней всего б не оценил, коль он бы раструбил по всей округе о том как изменилась их вражда…
Не дотерпев до феррагосто пару дней, он словно вор крадется в темноте, и заплатив слуге за пониманье, приоткрывает в спальню скоро дверь. Тибальт один — уже то хорошо. Тут сталось бы увидеть нянек свару… Кузина, тётя, девки, наконец… Еще щенки… Все эти прихвостни! Враг окружен тенями! Они как мошкара, мешают, кружатся… Скулят, но не кусают.
Меркуцио с ухмылкой на губах ступает медленно, кривясь в тот миг когда под сапогом предательски скрипит. Не удается подобраться тайно! Заметив, что Тибальт открыл глаза, он замирает.
— Приветствую тебя, мой милый враг! — паяц шутливо голову склоняет, следя за Капулетти исподлобья. Его уже трясет от ожиданья… И, кажется, еще один момент — набросится он словно дикий зверь, своё возьмет. А после будь что будет! Бросаться в омут без раздумий не впервой…
— Дурной поэт… Скажи, зачем ты здесь? Назначенный наш день ужель настал? — Тибальт приподнимается в постели, стараясь в свете скудном от свечи увидеть гостя. Силуэт лишь виден, но этот голос сложно не узнать.
Паяц смеется и идет смелее, садится к Капулетти на кровать, лукаво смотрит, фыркает невольно:
— Меркуцио не в силах долго ждать!
Прикосновенье к шее грубых пальцев поэта заставляет застонать. Привычна хватка, но сейчас он знает, что нет за ней дурного, нет вражды. Возможно, есть желанье обладать? Он не мешает Капулетти, ждет, чуть хмурится, когда, сжимая кудри, Тибальт невольно причиняет боль. Но эта боль привычна и она хорошим дополнением к их страсти всегда была. Она сладка, пожалуй. Их поцелуй почти похож на бой, никто здесь не желает уступать… Поэт сдается первым, эту схватку врагу сегодня он готов и проиграть. Пусть тешится… Пусть мнит себя сильнее…
Меркуцио встает под острым взглядом, с себя срывая опостылевший камзол, который тряпкой падает на пол. Быть может стоило придти сюда нагим? Такую штуку оценил бы враг? Когда бы он перед ним в одном камзоле предстал эффектно? Следует запомнить… И в раз другой к врагу явиться так…
— Ты медлишь слишком, — слышит делла Скала, с улыбкой отмечая нетерпенье. Уже Тибальт не сетует на спешку? Он хочет большего? Он жаждет? Это лестно. Но слишком просто прекратить его мученье поэт не хочет.
— Разве это так? — он тянет тихо, расправляя плечи, лукаво улыбается, — Отнюдь… Поверь, все годы, что тебя я ждал, сейчас сливаются в один лишь только миг! Так сложно, враг мой, вопреки любить…
— Так сложно, что убить куда вернее? — шипит Тибальт, и смотрит горячо. Взгляд этот ранит как кинжал, поэт мгновенно замолкает и бледнеет. Ушел бы, верно, всё послав к чертям, но Капулетти, дернувшись с постели его к себе так крепко прижимает, что с места двинуться и то уже проблема.
— Пусти меня, ты, бешеная псина! — Меркуцио кривится, смех сдержав, чтоб через миг обрушиться лавиной, забыв про злость, обиду и тот страх, что эти дни преследовал его. Страх потерять навечно, одному влачить свой век и помнить то, что в спину ударил сам того, кого любил. И вместе с этим страхом позже сгинуть.
Мир, кажется, стал так ничтожно мал, что лишь двоих в себя вмещает ныне. Поэт вздыхает, слепо жмется ближе. Тибальт так требователен, пылок и умел… Приходится признаться, что те сплетни, о коих он давно наслышан, не так уж лживы… Говорят в Вероне, что Капулетти, мол в постели мастер… Смешно… Увы, теперь Меркуцио грешно болтать, о том что пес любовник скверный. Сам ощутил ведь как неверно то…
Он тянет вновь Тибальта на себя, забыв про рану. Как о ней подумать? Тут как бы не забыть родное имя…
— Однако, ты, Тибальт, уже устал… Прискорбно, — делла Скала шепчет рвано, шипя, и явно наслаждаясь тем, как Капулетти, зарычав в ответ, его касается. Так не ласкают дам… Берут своё? Клеймят? Вот так вернее. И он не против этого клейма.
— Молчи, паршивец, — морщится Тибальт, — Ты можешь хоть сейчас, паяц, заткнуться? Или язык твой вовсе без костей? Найди ему другое примененье, иль подсказать тебе?
Поэт смеется громко и кивает:
— А подскажи! Вдруг я чего не знаю… Раз уж Тибальт так жаждет мною править, пусть будет так! Запомни этот день! Меркуцио сегодня дозволяет…
Они сумели успокоиться к утру. Себя найдя на смятой простыне, племянник принца дышит тяжело, жалея об одном… Что раньше не залез к Тибальту в койку. Вражда… Вражда… Пусть ненависть прекрасна, пусть их дуэль ему всегда мила… Но, это? Променять такую схватку он не готов теперь уж ни на что! Придется Капулетти притерпеться…
— И ты всерьёз… — он, приподнявшись на локте, оглядывает пса лукавым взглядом, бледнея только лишь заметив кровь. Повязка, кажется, насквозь промокла вся. Дурные дети… Ладно он… Тибальт! Как Капулетти в это всё ввязался? Он мог остановить, мог приказать, отправить вон его, в конце концов! Страх утихает после поцелуя…
— Дурак! — поэт бросает мрачно, — Тебе бы лекаря, ты слышишь, дуэлянт? Я не хочу чтоб про меня твердили, что Капулетти в койке я добил! Не скрою, лестно…Но такая слава мне не нужна! Боюсь теперь о встрече помыслить долго будет нам нельзя…
Он морщится, себя заставив встать. Уйти сейчас отличная идея. Иначе, чего доброго, опять слепая страсть к друг другу их потянет. Нельзя шутить с подобным! Эта рана его пугает чересчур лишь тем, что о проступке в миг напоминает. Могла бы смерть нести она… Тогда…
— Тибальт! — он фыркает, когда чужие губы его находят снова в поцелуе. Уйти непросто… Капулетти, верно, решил сполна взять за все дни вражды. За каждый раз, когда кололо слово, желает плату…
— Довольно… Хватит… — шепчет он несмело, толкая Капулетти на кровать, — Возьмешь своё, но позже, милый враг. Сейчас остынь, условимся же так… Как будешь в силе ты придти на площадь, тебя там встречу, не минутой раньше! Теперь — прощай!
Меркуцио остался верен слову и больше встречи не искал зазря. Тем ярче миг запомнился когда
услышал он «Где мне найти Ромео?».
Привычен голос, жесты и походка. Всё тоже, разве только худоба с лихвою выдает — пес был болен. Однако, и она ему к лицу. Меркуцио смеется, отделившись от тех Монтекки с коими он день свой коротал:
— Кого я вижу, а? Неужто байки, что Тибальт отдал концы, настолько лживы? Или ты мираж? Но, если так, к чему тебе мой брат? — он фыркает и смотрит исподлобья, пытается заметить хоть намек, какой-то знак, что Капулетти рад. Или та ночь была лишь развлеченьем? Так может статься? Боль сжимает грудь, поэт кривится, подходя на шаг:
— К чему тебе Ромео, пёс, ответь, коль ты кусаешь разве что вполсилы… А может вовсе хватку потерял? Твои шакалы бесятся у ног, исходят пеной… Может, от того, что знать щенкам дозволено — Тибальт уже не страж для рода Капулетти?
Он улыбается и подступает ближе. Молниеносен выпад и удар, коль был бы доведен до своей цели — то стал бы пропуском поэту на тот свет. Кинжал у шеи замирает, кожу почти ласкает нежно острием. Тибальт заводит пальцы в его кудри, сжимает их:
— Всё чешешь языком, бездарный шут? Раз здесь твоя дурная голова, то, верно и хозяин где-то рядом?
Улыбка ширится, поэт вздыхает кратко, и подается шеей на клинок, на миг заметив опасение во взгляде. Тибальт боится? Этого довольно. Не стал бы пес заботиться о нем, когда бы лишь вражда его вела.
— Хозяин? Мой?! — Меркуцио смеется, толкая Капулетти от себя, — Среди живых не знаю я того, кто усмирить бы делла Скала смог! Средь мертвых, впрочем… Тоже не припомню.
Он щурится:
— Быть может знаешь ты? Ужель Ромео? — поэт смеется снова, — Из нас двоих не я здесь пес, Тибальт… Смотрю, сегодня ты без поводка? Неужто опостылела так скоро?
Он бы хотел сказать совсем другое… Чуть хмурится и тихо завершает:
— Тому я рад… — приходится на миг закрыть глаза, чтоб совладать с собой. Меркуцио касается щеки, почти лаская.
Площадь ожила. Скучали все по стычкам и вражде, приятно колкостью на колкость отвечать или размяться в славной честной драке… Щенки с Тибальтом тявкают смелей… Приятна им хозяйская рука! С ней им спокойней.
Шакалы пусть грызутся меж собой, оставив их друг другу, как обычно. Увы, сейчас поэт бы предпочел другую схватку…
— Полночь, мой балкон. Коль не придешь… Пеняй же на себя… Я сам добью тебя, вот этими руками… — шипит он быстро, слыша смех в ответ, перед уходом смотрит на врага и замечает, что Тибальт кивает.
Автор: Woolfi
Фандом:Romeo et Juliette. Led enfants due Verone (2010)
Размер: мини, 4889 слов
Персонажи: Тибальт/Меркуцио
Саммари: Ревность и её результаты.
Примечание: написано в подарок flerzel
Предупреждение: Канон? Какой канон?
читать дальшеКопна волос медовых, стать, улыбка. Да, хороша та, что с Тибальтом рядом. Так хороша, что хочется убить. Убить! Не видеть сладостных объятий, не слышать то, что пёс ей говорит. Как говорит… Так не о всяких девках Тибальт слагает! Ревность рвется в бой. Она сжигает, душит и поэт, не удержавшись, подлетает ближе.
— Кого я вижу! Капулетти! Ха! Нашел себе очередную клушу… — Меркуцио чуть фыркает, — Неужто… Вот эта то, о ком мечтает ныне наш дуэлянт? Да… Истрепались Капулетти, вижу! Иль получив прямой отказ кузины ты, мой Тибальт, решил понизить планку? Страдать устал? Похвально… Но, скажи… Не слишком низко ли?..
Слова сочатся ядом, им поэт пропитан, с прищуром злым на девку смотрит он. Ведь хороша, чертовка! Гибкий стан… Не будь она помехой, он бы сам…Смех рвётся с губ, Меркуцио кривится, переводя на Капулетти взгляд. Тот так… Спокоен. Чертов истукан! Задеть сильнее, уколоть до крови, увидеть ярость, ощутить, что в цель попал удар. Нельзя иначе. Остается? Бить! Паяц приучен к шуткам, и эти шутки часто злы бывают. Таков уж карт расклад. Не изменить! Он мог бы жало заменить касаньем, он был бы мягок, был бы нежен с тем, кого приходится считать своим врагом. Увы-увы… Проклятая Верона!
Поэт вздыхает, ждет, шипит змеей, жест сделав резкий, усмехается:
— Так-так… На пользу псу пошла хозяйка, вижу… Так затянула поводок, что пес не смеет боле тявкнуть без неё! Хм… Быть может к этому мне должно дать команду? Или клыки иступлены и пес теперь домашний? Радуйтесь, Монтекки! Повержен враг… — Меркуцио смеется, отходит к братьям, смотрит исподлобья на Капулетти, — Он теперь под юбкой! Он не опасен. Прирученный хищник… Не интересен… Не защитник он, зато сумеет быть её потехой! Пусть не Джульетта девка, но….
Досада душит, ревность жжет в груди, и сердце превращает в черный пепел, опустошает. Кажется, вот-вот, увидят все что чувствует паяц. Но… Слепы! Слепы все кругом. Глупцы! И кто из них сумеет разгадать за смехом боль иль за улыбкой злобу?
— Тибальт, ату! — Меркуцио вновь дернувшись к врагу, раскинув руки, прогибается в спине, откидывает голову назад, так что взмывают кудри вверх, — Ату!
Боль от удара заставляет вздрогнуть. Пусть так. Пусть будет боль, она желанней. Племянник принца рад уже тому, что враг его заметил!
— Мой Тибальт… Тибальт… — поэт привычно тянет, следит за взглядом, изгибается в спине, он жмется ближе, чтобы ощутить врага. Пусть будет боль! Коль прочее запретно. Другое лишь для той, что рядом вьется? Дурная девка… Разве та достойна? Достойнее, чем он?! Едва ли так…
— Ты говоришь, что мой язык остер? — Меркуцио в улыбке тянет губы, сжимает пальцы ощущая пульс, биенье крови. Так приятно знать, что жизнь врага почти в твоей ладони. Вот кажется, сожми сильней — и враз исчезнет всё! Он жизнь свою вверяет Тибальту также, ощущая как на горле пальцы оставляют след. Не это ли доверие? Любовь? Паяц смеется вновь. Любви в Вероне нет. Он это знает. Он усвоил точно… Но как такое сердцу доказать?
— Проверить хочешь так ли это, враг? — он шепчет тихо, улыбается легко, и сердце пропускает свой удар, на миг затихнув.
Всё завершилось как бывало раньше. Тибальт опять не замечал тех слов, что были сказаны с попыткой не ударить, но лишь привлечь внимание к себе, добиться интереса, может быть. Другого интереса. Не как враг. Поэт с усмешкой льет вино в бокалы и первым пьет. До дна.
— Ты видел эту шлюху с Капулетти? — он фыркает, презрительно кривится, и смотрит пристально в лицо Валенцио, — Она… Красива?..
Щурится легко:
— Скажи мне, ну? Считаешь, хороша? Мечтаешь также как и вшивый пес, чтобы она пустила тебя к юбке?
Меркуцио смеется, снова пьет, а после тянет с плеч своих камзол, ведет рукой по теплому бедру того, кто рядом. Пусть он не Тибальт, но он горяч и он сегодня здесь…
— Валенцио, ответь… Не смей молчать! Или поверю я, что ты бы враз сменил меня на эту Капулетти! Будь это так… — в глазах зажегся огонек недобрый, поэт чуть наклоняется вперед, касается умело, шепчет жарко, — Коль это так — меня ты не получишь… И будет мой балкон закрыт тебе, как и моя кровать. Не прикоснешься, впрочем…
Идея, что в его мелькает мыслях так горяча, губительна, опасна… Но, что с того? Сулит такое разве что потеху! Кто сможет победить Тибальта в драке? И кто решится, разве что глупец? Или безумец… Знают все в Вероне, что Капулетти первый дуэлянт! То знают все, но от того идея еще желанней кажется сейчас.
— Меня ты хочешь?.. — поэт чуть вздергивает бровь и повторяет глуше, — Жаждешь обладать? Желал бы знать, что я твой не на миг? Тогда… Изволь мне доказать поступком, что дела Скалла ты достоин… Знай, если сумеешь оказаться первым… Тебя награда будет ожидать.
— Я буду первым, — слышится в ответ. То вызывает теплую улыбку. Меркуцио приятно, что его так любят, что готовы на убийство. На всё пойдут, чтобы привлечь вниманье… Но понимает ли Валенцио, глупец, что жизнь свою положит в этой шутке? Вина терзает делла Скала лишь мгновенье.
— Хм… Если так, то я тебе задаток готов вручить… Чтобы твоя решимость сильнее стала, мой бесстрашный. Милый… — поэт с улыбкой ластится, старается не думать что на днях Верона будет обсуждать дуэль. И та дуэль, возможно, станет мигом, в который жизнь покинет это тело, которое сейчас его всецело. Валенцио горяч… Порою слишком, раз так бездумно выбирает бой с противником стократ его сильнее.
— Ведь должно наградить твой пыл, скажи? — Меркуцио мурлычет, будто кот, срывая с полюбовника одежду, — И, мне поверь, ты не останешься обижен!
Жаль, не удастся схватку наблюдать. Должно быть, Капулетти будет зол! Разить он будет, не предаст клинок… Рука тверда, и цепок взгляд прямой… Поэт вздыхает рвано, прикрывает глаза свои, чтобы понять, пред ним, увы, опять не тот, кого он жаждет. Не тот, кем грезит и о ком готов слагать стихи, коль то бы оценили…
— Пойдем в кровать, — бросает он небрежно, лишь на секунду испытав соблазн послать всё к черту и пойти на площадь. Или залезть к Тибальту прямо в спальню и там сказать в глаза всё, что кипит в груди, да заставляет ждать хотя бы взгляда.
Валенцио не скуп на комплименты, он произносит их так часто и легко, что то давно уже вошло в привычку. Поэт смеется, падая в кровать, раскинув руки подставляется под ласки, что горячи как пламя у костра. Им хорошо. В пылу постельной битвы он забывает даже о Тибальте, лишь после, чуть придя в себя, пытаясь угадать, как было б с ним. Была б не битва, верно… Он бы сдался! Приятно быть сраженным иногда, когда твой победитель из достойных! Меркуцио, с улыбкой потянувшись, на ласки отвечает с прежним жаром, стараясь не назвать чужое имя, что вертится сейчас на языке. Валенцио влюблен, и он дурак, из тех, что всё готовы превозмочь, но вот подобное стерпеть тот вряд ли в силах. Мужская гордость будет тем задета, что в койке шут мечтает о другом. Иные темы им сейчас приятней.
— Ты так красив, ты так силен, так ловок! Любой в Вероне был бы рад, коль ты не обошел б его своим вниманьем… — поэт вздыхает, прервав свой монолог, чтоб губ чужих коснуться яростно и жадно, — И я польщен, что выбран был тобою. То верный выбор, как ни посмотри!
Он, рассмеявшись, вниз ведет рукой, касается любовника и стонет, когда тот отвечает ему тем же. Пусть не Тибальт он, но он здесь и с ним, тогда как Капулетти никогда не будет рядом… Это злит бескрайне. Увы, нельзя заставить сердце вдруг взять разлюбить, коль выбрало оно себе предмет для обожания не тот.
— И в раз другой мне не забудь цветы! Ведь ты же знаешь, я цветы люблю… — он провожает полюбовника под утро, целуя страстно и не ведая, что тот в последний раз был рядом с ним. Иначе… А впрочем, ничего б не изменилось. Меркуцио не тот, кто дорожит всем окруженьем, есть в том, правда, исключенья. Вот, скажем, братья… Или…
— Жив Тибальт? — он спрашивает, резко оборвав рассказ Бенволио о происшествии недавнем, что по Вероне прокатилось словно буря, всех взбудоражив и развеяв сон. Бокал из пальцев, что предательски дрожат, со звоном падает, разбившись на осколки. Поэту кажется, что вместо хрусталя то сердце вдребезги. Бенволио молчит. Молчит так долго, что племянник принца стонет и повторяет громче свой вопрос, дойдя до брата, взяв его за плечи:
— Скажи мне что с ним? Где он? Отвечай!
Боль жжет в груди, когда он узнает, что Капулетти был серьёзно ранен. Он отомстил за подлый тот удар, что нанесен был в спину, мертв обидчик. Валенцио убит. То заставляет почувствовать вину. Но боль сильней от осознания, что мог быть мертв Тибальт.
— Ты видел это? Передай, как было! — племянник принца фыркает, кривится, зовет слугу, велит подать камзол. Движение отрывисты и резки, поджаты губы, выдавая страх. Страх не успеть. Что если Капулетти дождаться не сумеет этой встречи? Что если мертв уже любимый враг? Об этом тошно думать… Между тем, Бенволио заводит свой рассказ.
То было утром, ранним и спокойным. Ничто не предвещало… Город жил своей обычной жизнью, просыпался, размеренно и ленно. Всё случилось неподалеку от густого сада, что окружал шикарный особняк, принадлежащий роду Капулетти. Бенволио там был совсем случайно, спеша покинуть спальню той девицы, что приютила его на ночь забыв вражду, отставив до утра. О, ночь была прекрасна! Капулетти отнюдь не глыбы льда… И тают славно, коли сумеешь подобраться. Так настырны!..
А что Валенцио? Он собран был и тих. Никто не ждал того, что сделал он. Удар был подлым, со спины. И странно, что смерть не нес тот. Повезло Тибальту… Видать в счастливый час родился Капулетти! Коль он сумел не только жив остаться, но и ответить на удар врагу, кляня проклятый род Монтекки через боль. Кровь обагрила улицы Вероны… И распалила давнюю вражду.
Меркуцио кривится, больно знать, что ты виной случившемуся горю! Один погиб, второй… Почти что мертв.
— Мой брат… — он прочищает горло, заставляя себя оскалиться в подобии улыбки, — Бенволио… Бенволио, мне должно в дом Капулетти уходить сейчас. Я… Нужно мне увидеть Капулетти.
Проводит пальцами по спутанным кудрям, сжимает их и дергает в надежде, что эта боль поможет, отрезвит, затмит тот ужас что царит в груди:
— Не спрашивай! Идти мне должно, брат. Я буду рад, коль проводить сумеешь.
Его встречают в доме как то должно. Племянник принца всем желанный гость и отказать в визите было б странно. Меркуцио приветствует хозяев, без промедленья перейдя к тому, что занимает мысли:
— Как Тибальт? — ему не важно, как слова воспримут. Пусть ухмыляются, пусть шепчут за спиной…
— Его хочу увидеть, — он взгляд отводит от лица хозяйки, — Скажите слугам, чтобы провели. И… Если нужно что-то…
Меркуцио сжимает губы, мнется, но твердо продолжает:
— Я велю к вам отослать того кто в доме дяди следит за здравием. Он в лекарской науке один из лучших.
Что еще сказать? Сумбурна их беседа, коротка, он скоро замирает у двери в той комнате, где бледен и безмолвен лежит Тибальт. А рядом с ним девица. Сидит у изголовья, как жена! Не будь её… Всё было бы не так! Не было б ревности, желания задеть, Валенцио бы оставался жив… Меркуцио шипит, недобро смотрит, сквозь зубы цедит чтобы та ушла, его оставив одного с врагом. Коль не уйдет дуреха, он готов вцепиться в локоны и силой убедить её убраться! Дверь закрывается со скрипом, их отрезав от остального мира.
— Мой враг… — племянник принца шепчет на коленях, уткнувшись лбом в недвижную ладонь. Тибальт сейчас так слаб и беззащитен. Так больно понимать, что это ты нанес удар, пусть не своей рукой! И глупо говорить, что не желал… Желал! Мечтал ударить, зацепить, задеть! Но… Теперь… Теперь то кажется безумием мальчишки. Он не хотел того, что видит здесь.
— Прости меня. Валенцио… Он был… Он послан мной! Но я того не знал, что он сумеет… Как ты пропустил? Как не заметил подлый тот удар? Великий дуэлянт… Ха! Чушь и только! — злость душит горло, царапает внутри, поэт взвивается, на ноги становясь, шагает до окна, — Ты — идиот! Им был всегда, Тибальт, и сдохнешь им! Не умирай…
Срываясь, голос тихнет, Меркуцио касается стекла, в него вжимается разгоряченным лбом:
— Прошу тебя, мой враг, не умирай. Не оставляй меня, я без тебя… Всё слишком глупо… Хватит! Маскарад… Мне надоело! Должен был давно я объясниться… Это тяжело, а, впрочем, слушай… Я люблю тебя.
Поэт смеется, ощущая боль. Слова здесь не изменят ничего. Увы, словами не залечишь раны! Они бессильны, как бессилен он. Смех затихает, глядя за окно, Меркуцио с глаз вытирает слезы. Он виноват. Коль было бы возможно вину загладить, изменить сюжет нелепой драмы, разыгравшейся в Вероне! Он всё б исправил, будь на это шанс! Увы реальность такова, что тот даётся раз, и свой он упустил. Какой в речах пустых сегодня толк?
— Так глупо… — он глядит из-за плеча и усмехается, привычно, чуть лукаво, — Не веришь мне? Дурман — любить врага? Ты прав, Тибальт! Любить врага так странно…
Сказать о многом хочется сейчас, но лекарь прерывает монолог, из-за двери напомнив о себе. Меркуцио кривится, подчиняясь, у койки задержавшись лишь на миг. Касается неловко губ сухих и шепчет сбивчиво:
— Прошу, дождись меня. Не смей покинуть чертову Верону! Ты сильный пёс, подумаешь, кинжал… Приду к полудню завтрашнего дня, и, будь так добр, притворись, что ждал.
Он, не заметив слабую усмешку, уходит прочь.
Приходит новый день, за ним другой. Меркуцио так хмур и неулыбчив, что в этой тени сложно угадать знакомого шута для всей Вероны. Улыбка слишком схожая с оскалом так неестественна, что все отводят взгляд. А, может, взгляд отводят от того, что он приходит к Капулетти в дом и снова остается там шептать с любимым и израненным врагом? Пойди пойми любителей развлечься! Небось уже и слухи расползлись… Он бы послушал их, чтобы отвлечься, но… Может, позже. Пусть болтают всласть! Сказать в лицо щенки посмеют вряд ли, а если так — то что ему с того? Шакалы тявкают, но должно ль покоряться? Он выше этого уже давным-давно… Никто не в силах подчинить поэта! Вот только разве…
— Я пришел, Тибальт… — поэт проходит неуверенно к кровати, садится рядом и задумчиво молчит. Он плохо спал, но выглядит свежее, чем Капулетти. Это тяготит.
— Ты выглядишь… — ложь просится на волю, но он с усмешкой говорит как есть, — На удивленье скверно. Коль мог бы я… Я бы забрал всю боль. Не думай, что бравирую, отнюдь! Ну, перед кем мне здесь кривить душой? Жаль, ты не слышишь… Впрочем… Это благо!
Он ухмыляется, поглаживая лоб, спускаясь пальцами по скуле к подбородку:
— Если бы узнал, какую чушь несу, назвал бы верно ты меня глупцом! Иль брехуном, коль было бы то ближе! Наверное, не я один веду такие речи у твоей кровати? Твоя Летиция… Она… — поэт кривится, — Она прекрасна. И я, как видишь, это признаю. Хоть мне и больно видеть вас вдвоем, но я клянусь, не смею навредить! Пусть будешь с ней, коль это выбор твой. Пускай! Останься только жить. А мне спасеньем станется вражда. Её, прости, я не смогу отринуть! Раз только ею…
Заметив, что Тибальт открыл глаза, он осекается.
— Ты?.. — хочется спросить, что слышал враг. Паяц кусает губы, подобравшись, но вслух бормочет он совсем не то:
— Позвать мне лекаря или подать воды? Открыть окно? Что сделать мне, скажи!.. Не прогоняй… Останусь всё равно. Не трать на это силы, береги, тебе, мой враг они сейчас нужнее отнюдь не для привычных наших ссор…
— Не тратить силы… Заберет он боль… Смотрите как распелся соловей, не ты ли, шут, Валенцио послал, чтобы меня убить? Признаться, я сперва решил, что ты, паяц, пришел сюда мне мстить за его смерть, а тут, — Тибальт с усмешкой разведя руками, кривится, — Такие речи… Как тут умереть? Откажешь ты мне, верно, даже в том, чтоб сдохнуть тихо.
Смысл этих слов доходит медленно, поэт, сглотнув, встает и щурится с усмешкой. Он понимает, Капулетти знал… Он слышал всё? И что же это? Шутка? Желание простое уколоть? Неужто научился истукан колоть не шпагой? Должно возгордиться! Кто как не он учителем в том был…
— Ты… — паяц зло смотрит и шипит, — Я думал, что… А он! И слуг подговорил, чтоб подпевали? Как низко это! Верил я что подлость Тибальту не знакома, сей порок, я думал, обошел его, но вижу… Продумал всё? А что ж открылся мне? Неужто не хотел еще узнать, что скажет шут? Мне здесь кривляться должно? Иль, может, ждал ты слез? А эта девка? Летиция твоя про шутку знает? Учти, оставлю стерву без волос… Без локонов ужель она мила?
Тибальт как раньше смотрит на него, скрывая злость, смиряя свой порыв мальчишке вздорному на место указать. Сейчас на то, увы не хватит сил. Он лишь кивает:
— И даже без волос она мила… Они в постели не всегда нужны… — Тибальт смеется скупо, после стонет, от смеха рана вновь саднит сильней, — Летиция так в койке хороша, что ей такой изъян могу простить.
Так хороша… Меркуцио, с лица откинув кудри, подходит ближе. Так велик соблазн на шее Капулетти пальцы сжать! Да посильнее…
— Рад за вас, мой враг… — он улыбается и гладит по щеке, так, словно Капулетти смирный пес, успев, однако, руку в миг убрать, когда Тибальт кривится. Псы кусают. А этот вовсе бешеный… Кто знает… Что на уме? Итак. Она мила? Взаправду? Эта девка?! То не издевка, не пустое увлеченье? Поэт сжимает зубы, смотрит прямо, не зная, что сказать, чтоб зацепить. Слова пустыми кажутся тому, кому в надежде снова отказали. Он словно птица, загнанная в сети — что толку биться?
— Мне жаль Валенцио, — он рвано выдыхает, чуть хмурится и по груди чужой ведет ладонью вниз, очерчивая бинт, что стягивает Капулетти торс, — И жаль, что не его я полюбил! Ты как голем, и я устал пытаться. Уеду в Рим, Верона мне постыла! Постыл и ты, будь счастлив с ней, Тибальт. Плоди детей, злись на Ромео, пей. Стань чурбаном, обрюзгшим и тупым… Чтоб я увериться смог в правоте своей о том, что враг тебе необходим. Что без меня, мой пёс, твоя Верона окажется лишь каменной тюрьмой, где вспоминать паяца будешь ты! Никто и никогда не станет ближе.
И поцелуй его пропитан болью. Он ожидал за поцелуй удара, но, верно, изумленье велико. Ведь потому Тибальт не бьет в ответ на жадное прикосновенье губ? Меркуцио, прикрыв глаза, вздыхает, смеется после, отойдя на шаг, раскланивается в шутовской манере, шипит сквозь зубы:
— Прощай, мой милый враг! — походкой быстрой он идёт к двери, стремясь забыть, не чувствовать, не верить. Как было бы чудесно враз оставить всё прошлое лишь преступив порог!
— Поди сюда, несчастный идиот! — Тибальт вздыхает, морщится слегка. — Сбежать надумал… Верно, было проще, любить меня, когда я умирал. Сиди себе и непрестанно ной о том, как жаль, что подослал убийцу…
Он фыркает, приподнимаясь.
— Ты считал, что я оставлю без вниманья эту подлость?
Племянник принца замирает на пороге. Злость остывает в нем неспешно, но он привык к ней. Славная подруга! Она и страсть… Извечный их дуэт преследует его с того момента, как он впервые подошел к Тибальту. С чего же ждать, что станется иначе?
— Я не хотел, чтоб ранил он тебя, — поэт кривится, замирая у двери, — Я думал будет превеселой эта шутка! Что он откажется, что струсит… Если нет, что ты успеешь отразить его удар! Не думал я, что он готов на подлость. Я был так зол, мне стоило предвидеть! Но ревность ослепляет, Капулетти. Тебе ль не знать то, как она порой сжимает горло, заставляя жаждать отнюдь не доброго?
Меркуцио вздыхает, себя заставив развернуться, ждет, пока удары сердца станут реже.
— К чему ты говоришь со мной, Тибальт? Не проще было дать мне испариться? Себя избавить от шута дурного, а с тем и всю Верону… — он, срываясь с места, оказывается рядом с Капулетти, садится на пол, смотрит исподлобья, — Мой Тибальт… К чему мне оставаться рядом с тем, кто мнит меня лишь падалью у ног? Шут бестолковый, ядовитый гад, паяц дурной — вот всё, что я тебе? К Ромео ты порой не так жесток как к бедному Меркуцио! Поверь… Дай ты надежду мне, что может быть иначе… Я был бы…
Он смеется тихо, заканчивая честно:
— Был бы тем же, что сейчас, но… Право, я бы был с тобою нежен! Меркуцио умеет быть иным, когда его не прогоняют с глаз! Дай шанс мне и я это докажу. Или убей, коль станет тебе легче. Ответь ударом за удар как раньше…
— Мне не подняться для удара, ну, сюда иди, довольно унижаться, — Тибальт фырчит и смотрит свысока.
Поэт покорно приближается, шипит, от оплеухи увернуться не успев. Обида, вспыхнув, угасает тут же. Как обижаться, если Капулетти его целует так к себе прижав, что кажется, нет воздуха меж ними? Привычно ухмыляется паяц, но не решается момент опошлить словом, касаясь жадно губ чужих в ответ, спеша насытиться и опасаясь верить, что всё не сон. А если это так — он не намерен просыпаться вовсе!
— Тибальт, Тибальт, — он тянет улыбаясь, почти привычен тембр, но в глазах не вызов — нежность. он готов сейчас как воск свечи расплавиться от жара, что дарит Капулетти. Пёс горяч… Ласкал бы всласть! Увы, вот незадача, бинты мешают… Можно ли касаться? Или добьет Тибальта эта ласка? Финал бы был весьма такой забавен, пусть и трагичен.
— Я люблю, мой враг… — поэт кусает губы Капулетти, не сдерживая стон, — И доказал б свою любовь сполна… Но… Ранен ты. И я боюсь вреда…
Вразрез с речами руки гладят жадно. Поэт как будто силится запомнить, желает изучить всего за миг. Так часто он в своих мечтах касался! Не верится теперь, что вот — Тибальт, и он ему сейчас принадлежит.
— Валенцио и сам того не зная меня сумел приблизить к цели той, что столько лет преследует во снах! Других лаская думать о тебе — невыносимо… Это словно яд, — Меркуцио касается плеча, его царапает, ведет по шее вверх. Так сложно быть неспешным, помнить грань. Он морщится, шипит:
— Ты мой Тибальт!
Вновь поцелуй, подобием клейма он остается следом на плече, как подтвержденье сказанным словам. Себя заставив отстраниться, шут смеется звонко, расправляет плечи. В постели Капулетти быть не вечно, и он сейчас согласен подождать. Недолго… Разве что неделю? Тянуться, верно, та неделя будет вечность.
— Считай, что поцелуи — мой зарок… Боюсь, что ты рассыплешься от страсти, которую скрываю я, мой враг! Условимся продолжить в феррагосто? — оправив брюки, смотрит с жаром он, воздушный посылает поцелуй, чтоб после испариться. Жаль, не властен он исцелять! Или себя смирить… Заставить тело не желать, остыть… Меркуцио с улыбкой на губах служанку щупает, заставив покраснеть, целует руку тетушке Тибальта, и даже дочь её встречает добрым словом. Он бы желал в Вероне объявить, что делла Скала счастлив. Но, увы, держать в себе придется это счастье. Тибальт, верней всего б не оценил, коль он бы раструбил по всей округе о том как изменилась их вражда…
Не дотерпев до феррагосто пару дней, он словно вор крадется в темноте, и заплатив слуге за пониманье, приоткрывает в спальню скоро дверь. Тибальт один — уже то хорошо. Тут сталось бы увидеть нянек свару… Кузина, тётя, девки, наконец… Еще щенки… Все эти прихвостни! Враг окружен тенями! Они как мошкара, мешают, кружатся… Скулят, но не кусают.
Меркуцио с ухмылкой на губах ступает медленно, кривясь в тот миг когда под сапогом предательски скрипит. Не удается подобраться тайно! Заметив, что Тибальт открыл глаза, он замирает.
— Приветствую тебя, мой милый враг! — паяц шутливо голову склоняет, следя за Капулетти исподлобья. Его уже трясет от ожиданья… И, кажется, еще один момент — набросится он словно дикий зверь, своё возьмет. А после будь что будет! Бросаться в омут без раздумий не впервой…
— Дурной поэт… Скажи, зачем ты здесь? Назначенный наш день ужель настал? — Тибальт приподнимается в постели, стараясь в свете скудном от свечи увидеть гостя. Силуэт лишь виден, но этот голос сложно не узнать.
Паяц смеется и идет смелее, садится к Капулетти на кровать, лукаво смотрит, фыркает невольно:
— Меркуцио не в силах долго ждать!
Прикосновенье к шее грубых пальцев поэта заставляет застонать. Привычна хватка, но сейчас он знает, что нет за ней дурного, нет вражды. Возможно, есть желанье обладать? Он не мешает Капулетти, ждет, чуть хмурится, когда, сжимая кудри, Тибальт невольно причиняет боль. Но эта боль привычна и она хорошим дополнением к их страсти всегда была. Она сладка, пожалуй. Их поцелуй почти похож на бой, никто здесь не желает уступать… Поэт сдается первым, эту схватку врагу сегодня он готов и проиграть. Пусть тешится… Пусть мнит себя сильнее…
Меркуцио встает под острым взглядом, с себя срывая опостылевший камзол, который тряпкой падает на пол. Быть может стоило придти сюда нагим? Такую штуку оценил бы враг? Когда бы он перед ним в одном камзоле предстал эффектно? Следует запомнить… И в раз другой к врагу явиться так…
— Ты медлишь слишком, — слышит делла Скала, с улыбкой отмечая нетерпенье. Уже Тибальт не сетует на спешку? Он хочет большего? Он жаждет? Это лестно. Но слишком просто прекратить его мученье поэт не хочет.
— Разве это так? — он тянет тихо, расправляя плечи, лукаво улыбается, — Отнюдь… Поверь, все годы, что тебя я ждал, сейчас сливаются в один лишь только миг! Так сложно, враг мой, вопреки любить…
— Так сложно, что убить куда вернее? — шипит Тибальт, и смотрит горячо. Взгляд этот ранит как кинжал, поэт мгновенно замолкает и бледнеет. Ушел бы, верно, всё послав к чертям, но Капулетти, дернувшись с постели его к себе так крепко прижимает, что с места двинуться и то уже проблема.
— Пусти меня, ты, бешеная псина! — Меркуцио кривится, смех сдержав, чтоб через миг обрушиться лавиной, забыв про злость, обиду и тот страх, что эти дни преследовал его. Страх потерять навечно, одному влачить свой век и помнить то, что в спину ударил сам того, кого любил. И вместе с этим страхом позже сгинуть.
Мир, кажется, стал так ничтожно мал, что лишь двоих в себя вмещает ныне. Поэт вздыхает, слепо жмется ближе. Тибальт так требователен, пылок и умел… Приходится признаться, что те сплетни, о коих он давно наслышан, не так уж лживы… Говорят в Вероне, что Капулетти, мол в постели мастер… Смешно… Увы, теперь Меркуцио грешно болтать, о том что пес любовник скверный. Сам ощутил ведь как неверно то…
Он тянет вновь Тибальта на себя, забыв про рану. Как о ней подумать? Тут как бы не забыть родное имя…
— Однако, ты, Тибальт, уже устал… Прискорбно, — делла Скала шепчет рвано, шипя, и явно наслаждаясь тем, как Капулетти, зарычав в ответ, его касается. Так не ласкают дам… Берут своё? Клеймят? Вот так вернее. И он не против этого клейма.
— Молчи, паршивец, — морщится Тибальт, — Ты можешь хоть сейчас, паяц, заткнуться? Или язык твой вовсе без костей? Найди ему другое примененье, иль подсказать тебе?
Поэт смеется громко и кивает:
— А подскажи! Вдруг я чего не знаю… Раз уж Тибальт так жаждет мною править, пусть будет так! Запомни этот день! Меркуцио сегодня дозволяет…
Они сумели успокоиться к утру. Себя найдя на смятой простыне, племянник принца дышит тяжело, жалея об одном… Что раньше не залез к Тибальту в койку. Вражда… Вражда… Пусть ненависть прекрасна, пусть их дуэль ему всегда мила… Но, это? Променять такую схватку он не готов теперь уж ни на что! Придется Капулетти притерпеться…
— И ты всерьёз… — он, приподнявшись на локте, оглядывает пса лукавым взглядом, бледнея только лишь заметив кровь. Повязка, кажется, насквозь промокла вся. Дурные дети… Ладно он… Тибальт! Как Капулетти в это всё ввязался? Он мог остановить, мог приказать, отправить вон его, в конце концов! Страх утихает после поцелуя…
— Дурак! — поэт бросает мрачно, — Тебе бы лекаря, ты слышишь, дуэлянт? Я не хочу чтоб про меня твердили, что Капулетти в койке я добил! Не скрою, лестно…Но такая слава мне не нужна! Боюсь теперь о встрече помыслить долго будет нам нельзя…
Он морщится, себя заставив встать. Уйти сейчас отличная идея. Иначе, чего доброго, опять слепая страсть к друг другу их потянет. Нельзя шутить с подобным! Эта рана его пугает чересчур лишь тем, что о проступке в миг напоминает. Могла бы смерть нести она… Тогда…
— Тибальт! — он фыркает, когда чужие губы его находят снова в поцелуе. Уйти непросто… Капулетти, верно, решил сполна взять за все дни вражды. За каждый раз, когда кололо слово, желает плату…
— Довольно… Хватит… — шепчет он несмело, толкая Капулетти на кровать, — Возьмешь своё, но позже, милый враг. Сейчас остынь, условимся же так… Как будешь в силе ты придти на площадь, тебя там встречу, не минутой раньше! Теперь — прощай!
Меркуцио остался верен слову и больше встречи не искал зазря. Тем ярче миг запомнился когда
услышал он «Где мне найти Ромео?».
Привычен голос, жесты и походка. Всё тоже, разве только худоба с лихвою выдает — пес был болен. Однако, и она ему к лицу. Меркуцио смеется, отделившись от тех Монтекки с коими он день свой коротал:
— Кого я вижу, а? Неужто байки, что Тибальт отдал концы, настолько лживы? Или ты мираж? Но, если так, к чему тебе мой брат? — он фыркает и смотрит исподлобья, пытается заметить хоть намек, какой-то знак, что Капулетти рад. Или та ночь была лишь развлеченьем? Так может статься? Боль сжимает грудь, поэт кривится, подходя на шаг:
— К чему тебе Ромео, пёс, ответь, коль ты кусаешь разве что вполсилы… А может вовсе хватку потерял? Твои шакалы бесятся у ног, исходят пеной… Может, от того, что знать щенкам дозволено — Тибальт уже не страж для рода Капулетти?
Он улыбается и подступает ближе. Молниеносен выпад и удар, коль был бы доведен до своей цели — то стал бы пропуском поэту на тот свет. Кинжал у шеи замирает, кожу почти ласкает нежно острием. Тибальт заводит пальцы в его кудри, сжимает их:
— Всё чешешь языком, бездарный шут? Раз здесь твоя дурная голова, то, верно и хозяин где-то рядом?
Улыбка ширится, поэт вздыхает кратко, и подается шеей на клинок, на миг заметив опасение во взгляде. Тибальт боится? Этого довольно. Не стал бы пес заботиться о нем, когда бы лишь вражда его вела.
— Хозяин? Мой?! — Меркуцио смеется, толкая Капулетти от себя, — Среди живых не знаю я того, кто усмирить бы делла Скала смог! Средь мертвых, впрочем… Тоже не припомню.
Он щурится:
— Быть может знаешь ты? Ужель Ромео? — поэт смеется снова, — Из нас двоих не я здесь пес, Тибальт… Смотрю, сегодня ты без поводка? Неужто опостылела так скоро?
Он бы хотел сказать совсем другое… Чуть хмурится и тихо завершает:
— Тому я рад… — приходится на миг закрыть глаза, чтоб совладать с собой. Меркуцио касается щеки, почти лаская.
Площадь ожила. Скучали все по стычкам и вражде, приятно колкостью на колкость отвечать или размяться в славной честной драке… Щенки с Тибальтом тявкают смелей… Приятна им хозяйская рука! С ней им спокойней.
Шакалы пусть грызутся меж собой, оставив их друг другу, как обычно. Увы, сейчас поэт бы предпочел другую схватку…
— Полночь, мой балкон. Коль не придешь… Пеняй же на себя… Я сам добью тебя, вот этими руками… — шипит он быстро, слыша смех в ответ, перед уходом смотрит на врага и замечает, что Тибальт кивает.
@темы: Меркусьё головного мозга
-
-
07.12.2017 в 19:50Это просто идеально, спасибо. От характеризации обоих (но особенно надрывно-истеричного и такого же надрывно-влюбленного (и немного скотины .D) Меркуцио) до языка а х просто а х, вы заставили меня потом еще добрый вечер нечаянно сбиваться на этот ритм и размер в речи
как меня не убили. И все кинки, о, господь. Сидение у кровати раненного ~врага~ особенно, я сгорел еще не дойдя до собственно постельной сцены— Меня ты хочешь?.. — поэт чуть вздергивает бровь и повторяет глуше, — Жаждешь обладать? Желал бы знать, что я твой не на миг? Тогда… Изволь мне доказать поступком, что дела Скалла ты достоин… Знай, если сумеешь оказаться первым… Тебя награда будет ожидать.
Но каков манипулятор, ну какая же сука, ну Меркуцио
— И даже без волос она мила… Они в постели не всегда нужны… — Тибальт смеется скупо, после стонет, от смеха рана вновь саднит сильней, — Летиция так в койке хороша, что ей такой изъян могу простить.
И этот суицидник тоже хорош
Они оба убьются однажды просто потому что не сдержат порыва ШУТКАНУТЬ, я верю.
Так сложно, враг мой, вопреки любить…
— Так сложно, что убить куда вернее? — шипит Тибальт, и смотрит горячо. Взгляд этот ранит как кинжал, поэт мгновенно замолкает и бледнеет. Ушел бы, верно, всё послав к чертям, но Капулетти, дернувшись с постели его к себе так крепко прижимает, что с места двинуться и то уже проблема.
Это не я говорю с вами, это мой пепел, развеянный по ветру
— Полночь, мой балкон. Коль не придешь… Пеняй же на себя… Я сам добью тебя, вот этими руками… — шипит он быстро, слыша смех в ответ, перед уходом смотрит на врага и замечает, что Тибальт кивает.
zaplakal нахуй
QuQ
Спасибо, это все так х о р о ш о. Возьмите мое горящее сердечко.
-
-
08.12.2017 в 18:19Меркуцио любит, когда его восхваляют. *прищурился и махнул рукой* Продолжайте.*сожрал горящее сердечко на завтрак с кофе*